ДАННОЕ СООБЩЕНИЕ (МАТЕРИАЛ) СОЗДАНО И (ИЛИ) РАСПРОСТРАНЕНО ИНОСТРАННЫМ СРЕДСТВОМ МАССОВОЙ ИНФОРМАЦИИ, ВЫПОЛНЯЮЩИМ ФУНКЦИИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА, И (ИЛИ) РОССИЙСКИМ ЮРИДИЧЕСКИМ ЛИЦОМ, ВЫПОЛНЯЮЩИМ ФУНКЦИИ ИНОСТРАННОГО АГЕНТА.
Социальный взрыв, война кланов или продолжение «постсоветской весны народов»? Эксперты Политклуба «Росбалта» обсудили события в Казахстане.
При помощи операции ОДКБ была отработана новая модель борьбы с революциями на постсоветском пространстве.
По мере того, как недавние бурные события в Казахстане становятся историей, вопрос о том, что же на самом деле там происходило в первые дни января, становятся только острее. В чем причины массовых протестов? Какими могут оказаться их последствия для России, стран СНГ и всего мира? Дискуссия экспертов на эту тему состоялась в ходе очередного заседания Политклуба «Росбалта».
Социолог и журналист Айнур Курманов считает, что произошедшее в Казахстане надо рассматривать как социальный взрыв. «Его корни — в той модели экономики, которая была построена после разрушения Советского Союза и реставрации капитализма», — уверен он. По его словам, «те рыночные реформы, которые были осуществлены в Казахстане, были проведены в интересах транснациональных корпораций, в первую очередь, западных. Европейские и американские компании активно работали в нефтедобывающих регионах Казахстана еще с 1993 года. Нынешняя правящая верхушка страны подписала тогда ряд неравноправных, кабальных контрактов по недропользованию и соглашений о разделе продукции».
В результате, отмечает Курманов, «две трети полезных ископаемых страны, по сути, Казахстану не принадлежит». По его словам, в той модели экономики, «которая в итоге была выстроена, потребность в рабочей силе ограничивается 3-5 миллионами человек. Остальные 12-13 миллионов граждан оказались вне этой экономической модели, на обочине социально-экономической жизни. В стране проводились жесточайшие неолиберальные экономические реформы. Была полностью демонтирована система социального обеспечения, проведена тотальная приватизация, повышен пенсионный возраст».
Помимо этого, продолжает эксперт, в Казахстане «была проведена политическая зачистка — ликвидированы все независимые профсоюзы, все оппозиционные партии». В Казахстане «возникла совершенная неолиберальная модель пиночетовского типа, и сейчас она терпит крах и социально, и политически», — считает он. По мнению Курманова, «бедность и нищета затронули 80% населения страны и все вместе это заложило основы социального недовольства».
Курманов рассказал, что «стержнем протеста стали трудовые коллективы». При этом он напомнил о том, что казахстанский режим первый раз расстрелял мирный митинг бастовавших рабочих-нефтяников в городе Жанаозен Мангистауской области Казахстана еще в декабре 2011 года. В недавних протестах в начале января этот город также стал одним из застрельщиков забастовок на западе страны, которые «частично парализовали нефтедобычу в нескольких областях, а 4 января уже перекинулись на центральные районы, в Карагандинскую область. Нефтяников поддержали металлурги, шахтеры, горняки и медеплавильщики корпорации „Казахмыс“. Имели место забастовки в городе Хромтау Актюбинской области и других моногородах. По сути, впервые в истории страны произошла всеобщая забастовка». По мнению Курманова, все другие протестные группы в Казахстане в эти дни группировались вокруг рабочего движения.
Социолог и историк Павел Кудюкин считает, что «в Казахстане мы имеем дело с многослойным явлением, где друг на друга наложилось несколько процессов». Он согласился с Курмановым, «что у этого взрыва есть глубокие социальные причины». По его словам, «в Казахстане периферийный характер капитализма выражен даже ярче, чем в России, и там гораздо сильнее влияние транснациональных корпораций».
Эксперт полагает, что здесь также «сильно переплетены и интересы целого ряда крупных международных игроков. В первую очередь, нужно назвать Россию, Китай, Турцию, претендующую на (лидирующую) роль в тюркском мире, США и Великобританию, как инвесторов казахстанской экономики».
Вместе с тем, Кудюкин считает, что казахстанский кризис еще не завершен и «вероятнее всего будет развиваться в несколько этапов, возможно с перерывами». Он говорит, что ко всем перечисленным казахстанским проблемам добавляются также и социально-культурные разломы разных слоев населения страны. «С одной стороны, мы имеем достаточно европеизированное городское население, которое до сих пор достаточно прилично владеет не только казахским, русским, но и английским языками, а с другой — с выходцами из сильно разоренной сельской местности, людьми с низким уровнем доходов, низким уровнем образования и квалификации, с часто полукриминальными способами добывания пропитания», — говорит он.
По словам эксперта, имеют место и противоречия между жузами (историческими объединениями казахских родов, — «Росбалт»), однако Кудюкин призывает не преувеличивать их значение.
Январские события, «скорость распространения забастовок, показали чрезвычайно высокий уровень самоорганизации казахстанского рабочего класса. И это при том, что независимое профсоюзное движение там разгромлено, а забастовки криминализированы», — отмечает Кудюкин.
Эксперт также рассказал о том, что его поразило во время поездки в Казахстан в 2014 году и общения там с участниками забастовки 2011 года, расстрелянной властями.
«Некоторые из них были ранены в ходе тех событий, у кого-то погибли родные, кто-то подвергся репрессиям, но в людях не было страха. Казалось бы, тот расстрел призван был запугать рабочих, но три года спустя страха среди них не наблюдалось. Были задавленные ненависть и гнев в отношении верхов, и становилось понятно, что в какой-то момент это не может не рвануть», — сказал он.
Политолог Иван Преображенский согласен с тем, что «началом казахстанского внутринационального конфликта стал социальный протест и, безусловно, чудовищное расслоение общества». Вначале, говорит он, имел место этап протестных выступлений, затем в борьбу за власть вступили околовластные группировки, после чего были разгромлены все независимые медиа. Помимо этого, отмечает эксперт, «одна из элитных казахстанских групп подключила к этой борьбе, в том числе, и исламистскую группировку, с которой у нее были контакты. Плюс к этому был вовлечен и местный криминал, достаточно тесно интегрированный с действующей властью. В возникшей борьбе выиграл господин Токаев с последующим бегством членов семьи Назарбаева и его „кошельков“ из страны».
Преображенский называет Казахстан страной с похожим на Россию устройством и уровнем жизни. При этом экономика Казахстана, полагает эксперт, была многоукладной, но ее ключевой задачей было удержание у власти клана Назарбаева. «Как мы знаем из заявлений президента Токаева, еще до всех этих событий в Казахстане шел бурный рост зарубежных инвестиций, где на первых местах были Голландия и США, хотя мы понимаем, что там были офшорные деньги самих казахстанских бизнесменов, которые таким образом выводили их из страны. А эти бизнесмены, как мы понимаем, и были представителями клана Назарбаева», — говорит Преображенский.
События в Казахстане, по мнению политолога, также показали, что «никакого информационного общества, в том понимании, в котором его трактовали все последние годы, не существует». «Оказалось, что наличие интернета, глубокая цифровизация, что было в казахстанских городах, где уровень диджитализации на порядок выше, чем даже в Западной Европе, никак не влияют на возможность получения информации», — считает эксперт. По его словам, «принципиально важно наличие независимых СМИ, которые, как и независимые партии и профсоюзы, были уничтожены в Казахстане достаточно давно».
Украинский политолог, директор Центра исследований проблем гражданского общества Виталий Кулик также говорит об «исчерпании модели социально-экономического развития и системы управления экономическими процессами, как она сложилась в Казахстане». По его мнению, эта модель «столкнулась с пределами своего развития и не справилась с вызовами клановой структуре правящего класса».
В числе проблем эксперт называет «отсутствие прозрачных правил игры; наличие разнообразных тромбов и мощных групп влияния, которые пользуясь своей политической рентой, не пускали в прибыльные бизнесы конкурирующие группы; концентрация самых „вкусных“ сфер бизнеса в руках семьи Назарбаева и связанных с ним кланов — все это привело к тому, что тот запас инерции, который был у Казахстана в конце 1990-х и начале 2000-х годов, был исчерпан».
По мнению Кулика, «после 2014 года Казахстан вошел в период социальной турбулентности, в экономике страны лавинообразно накапливались проблемы». В связи с этим он напомнил об акциях протеста, связанных с девальвацией тенге и земельных бунтах 2016 года.
Однако перечисленные события, по его мнению, «были лишь триггерами, а в действительности перестали работать социальные лифты, экономическая модель не обеспечивала равномерного распределения благ и доходов для населения, рос разрыв между бедными и богатыми, возникла целая прослойка, в первую очередь, молодых граждан, которые в этой стране при действующей модели экономики не имели будущего».
При этом, отмечает эксперт, «возможности выхлопа возросшего социального давления в обществе не было, потому что не было развитой политической инфраструктуры и легальной оппозиции. Наоборот, максимально закручивались гайки, критика действующего руководства страны была ограничена».
Отвечая на вопрос, почему выхлоп произошел именно в такой форме, которую мы видели, Кулик отмечает, что форма «транзита власти, реализовавшаяся в Казахстане, сама по себе была ущербна». С одной стороны, говорит политолог, «чиновники не могли выстроить систему лояльности между елбасы (национальным лидером) Назарбаевым и президентом Токаевым. Возникла группа, делавшая ставку на Токаева, хотя нынешний президент Казахстана рассматривался тогда как местоблюститель президентской должности, а не (полноценный) игрок. С середины 2021 года начало накапливаться недоверие между этими группами интересов, в окружении Назарбаева усилилось недовольство Токаевым, проявлявшим строптивость и признаки самостоятельности. К концу декабря стало понятно, что выход из двоевластия просто необходим».
Кулик добавляет, что начавшиеся в начале января акции протеста «впервые покрыли территорию всей страны». По его словам, «это было не просто секторальное недовольство. На эти акции вышли представители самых разных социальных групп — от домохозяек до автомобилистов — считавших себя ущемленными». Этот протест, «как инструмент борьбы с кланом Назарбаева, на первом этапе был поддержан Токаевым, на нем пытались сыграть все без исключения игроки, присутствующие в Казахстане, в том числе и силовики», — говорит политолог. В обозримом будущем «влияние групп интересов, связанных с кланом Назарбаева постепенно будет снижаться», — полагает эксперт.
По мнению директора Центра Восточноевропейских исследований Андрея Окары, «в Казахстане мы стали свидетелями нескольких параллельно развивающихся процессов. Во-первых, восстание, которое вписывается в формат „революций достоинства“. Во-вторых, межклановая борьба. В-третьих, первые два запустили вмешательство Российской Федерации-ОДКБ во внутриказахскую проблематику». Последнее, считает Окара, «можно рассматривать, как попытку возрождения ново-старых форм политической жизни на постсоветском пространстве».
Вмешательство Москвы в казахстанские дела пробудило еще один процесс, уверен эксперт — «глобальную борьбу мировых центров». В частности, «китайское влияние стало решающим в том, почему войска ОДКБ покидают сейчас Казахстан».
События, произошедшие в Казахстане, а до этого в Белоруссии, можно назвать постсоветской «весной народов», сопоставимой по своим масштабам с «арабской весной», — считает Окара. По его словам, «мы видим, что революционная волна, порожденная социально-экономическими причинами, очень быстро формулирует политические запросы, которые сами по себе имеют три составляющих: антифеодальные, антиолигархические требования (что было и во время украинской революции 2013 года) и требования экзистенциального характера (развитие горизонтальных связей, самоорганизации и саморазвития). Побудительный мотив здесь — нежелание жить в условиях автократии».
Еще одна важная часть этих революций, полагает Окара, это «антиколониальная составляющая, то есть нежелание народов жить в том мире, который формирует бывший имперский центр».
В противовес этой волне события на постсоветском пространстве развиваются в духе «мобилизации автократий». Причем «если действия Москвы в отношении украинской революции в 2013 году были во многом несистемными, в Белоруссии они стали уже более эффективными, то на Казахстане была отработана новая модель борьбы с революциями на постсоветском пространстве с использованием вооруженных сил ОДКБ».
Что касается последствий казахстанских событий для России, то, как полагает политолог Дмитрий Орешкин, «теперь для Путина вопрос о транзите власти закрыт, и он исторически обречен ориентироваться на китайскую модель». Как прогнозирует эксперт, «от России следует ожидать дрейфа политического менеджмента в сторону стремления не допускать конкуренции элит. Отныне должна быть монолитная, сплоченная система власти, ориентированная на определенную персону, а не на институции. Иными словами, не нужны независимые суды, пресса, честные выборы, а нужна китайская стабильность».
По образному выражению Орешкина, российская избушка «разворачивается бронированным задом к Европе, а передом к Азии».
Тем не менее, по результатам операции ОДКБ в Казахстане все еще остаются вопросы, отмечает эксперт. Например, выведены оттуда все войска, «или какая-то их часть, может быть и небольшая, осталась для того, чтобы контролировать посадочную полосу, на которую могли бы приземлиться военно-транспортные самолеты из России?».
Еще один вопрос, на который пока нет ответа, Орешкин формулирует так: «Кто в Казахстане олицетворяет геополитический выигрыш Кремля? Появятся ли там новые олигархи, или их будет персонифицировать сам господин Токаев?».
Александр Желенин
